«Фарфор бьется, разрушается то, что привычно, — и это входит в ежедневный рутинный процесс любого человека»: эссе художницы Анны Казьминой

Чем занимаются современные художники и нужно ли нам вникать в их творчество? Может, это всего лишь фантазии, которые никак не пересекаются с нашей повседневной жизнью? Я предлагаю вместе поразмышлять о моих фарфоровых работах, представленных на выставке «Искусство абиогенеза», и совершенно по-другому рассмотреть наипростейший предмет в нашем быту — посуду.

Для чего же мне понадобилось использовать повседневные предметы, такие как чашки, ложки и тарелки, да еще разбивать их и творить всякую несуразицу? Возможно, просто на счастье?

Я переосмысляю эти объекты, разрушая их стереотипные образы с помощью акриловой краски, что позволяет им обрести новую жизнь и смысл: отсюда и название проекта — «Искусство абиогенеза». Абиогенез — процесс превращения неживой природы в живую. Скажем, когда-то существовало верование, что из некоторых деревьев появляются ягнята, а древнегреческий философ Эмпедокл предписывал деревьям нести яйца. Через самый бытовой и привычный предмет — посуду — я пытаюсь выявить связь с нашей жизнью и нахожу законы, которые присущи как индивиду, так и мировому обществу в целом.

Начиная с XX века, когда появилось явление массового производства, интеллектуалы исследуют проблему репродукции: самый известный из них — немецкий философ и теоретик культуры Вальтер Беньямин. В своем знаменитом эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» Беньямин рассматривает процесс копирования как ключевой аспект современного искусства: он утверждает, что техническая репродукция, например, фотография или кино, изменяет восприятие искусства, разрушая его «ауру» — уникальность и оригинальность произведения. А современный арт-критик Борис Гройс в своей работе «Религия в эпоху цифровой репродукции» показывает, как в контексте копирования и репродукции, процесс цифрового воспроизведения заменяет собой религиозное бессмертие.

Процесс копирования не только поддерживает производственные индустрии, но также переходит из коммерческой сферы в область подсознания, создавая устойчивый фиксированный образ стабильности, который формирует наше взаимодействие с миром. Удивительно, но те образы и концепции, которые человечество порождает через повторяемость, начинают уже руководить человеком. То есть чайник — это узурпатор?

Формы и паттерны каждого фарфора изначально создавались по вдохновению. Но в процессе производства и с течением времени они превратились в утилитарные предметы со стереотипными изображениями, не несущими определенного потенциала и силы. Выбирая из огромного количества посуды, лежащей одинаковыми бездушными грудами на прилавках магазинов, я начинаю по-новому сочетать, разбивать и переворачивать предметы разной «национальности» — русские, китайские, французские, японские и так далее. Акриловая краска служит мне как связующее звено — нечто порождающее и выходящее из затворов безжизненной формы в сферу олицетворения самой творческой энергии, которая и создала это множество. В фарфоре акцент смещается с интимного и камерного микрокосма повседневных привычек — того, как каждый человек пользуется кружками, тарелками и чашечками, — на сферу глобальных потрясений и перемен. Привычка, копирование и повторение становятся застывшими и безжизненными, и только при разрушении этой паттерности появляется жизнь.

Проследим принцип, который скрыто присутствует в разных аспектах. Посуда — это нечто повторяющееся и приближенное к нам. Благодаря такой своей «незначительности» и привычной близости, внимание уже фокусируется на другом, оставляя на автоматизме использование бытовых предметов. Когда в детстве мы брали ложку в руку, часто наши мамы умилялись размазанной каше по столу и щекам. С возрастом мы довели это действие до бессознательного навыка и нам уже не нужно задумываться, как съесть салат, чтобы не попасть в собеседника. Тот же принцип, как некий закон, присутствует на уровне создания самих фарфоровых предметов: все паттерны и формы уже являются постоянно копируемыми, неким обобщающим знаменателем.

Далее завязывается очень необычная и фантастическая цепочка переходов, которая чем-то перекликается с поэмой Овидия «Метаморфозы». Человек, не создавший своего сознания и ни одного волоса на своей голове, не говоря уже о всевозможных ученых, которые «голову ломают», что в результате есть этот ум, да и та самая чашка на столе в квартире, а если расширить восприятие — то в городе, стране, на планете Земля, в солнечной системе, галактике, космосе... С микрокосмом ничем не лучше: кванты с их одновременностью бытия и смерти, а еще глубже — энергия, бесконечность и неизвестность. И вот, человек начинает творить, создает по некому вдохновению нечто, что обладает искрой нового и энергичного. Но любая идея в процессе копирования начинает утрачивать свою первоначальную суть. И, не имея противоположных и сложных ритмов, а лишь включаясь в параллельность и горизонтальность не пересекающихся линий, с одной стороны да, является бессмертностью и некой стабильностью. Но с другой — это зацикленность, а значит конец. Идея, оформленная в материи и визуализированная, становится такой убедительной, что дает нам право считать, что это и есть само воплощение покоя. Но в мире, который является всегда большим, чем видимая и устойчивая идея, выраженная в форме, частности, посуде и паттернах на ней, начинает проявлять свою природу и высвечивает ее ограниченность.

В параллельных линиях есть идиллия баланса и повторяемости, которая иллюзорно дает представление, что это и есть все, что нам нужно. Оно всегда приводит к окончанию, так как здесь уже нет места движению, новому взгляду, поиску и открытию неизвестного — жизни. Любая идея всегда имеет свое право на существование, но будучи уже доведенной до более убедительной, такой привычной и самой-самой близкой гиперреальности, начинает замещать собой саму реальность. А значит, становится конечностью, так как реальность, как и само сознание (и подсознание) каждого являются всегда нечто большим, а точнее — свободным от любой зацикленной идеи, воплощенной в конечной форме.

Фарфор бьется, разрушается то, что привычно, — и это входит в ежедневный рутинный процесс любого человека. Осуществляется переход с камерного до глобального, из иллюзорной стабильности в конечность и далее, через разрушение в обновленность и в уже бессмертность творческой энергии самой жизни. Таким образом, взаимодействие с повседневными предметами не является лишь вопросом утилитарности; оно затрагивает более глубокие аспекты нашего существования. Искусство может служить катализатором для переосмысления привычного, побуждая нас задуматься о том, как мы используем вещи в быту и как они влияют на наше бытие. В конечном счете, важно осознать, что каждая идея имеет право на существование, но ее реализация должна быть динамичной и открытой для изменений.