От романа к авансцене: почему классику так сложно адаптировать для театра

Обсудить эти и другие вопросы адаптаций мы решили с тем, кто лучше всего разбирается в теме — Дмитрием Сердюком. Он не только является помощником художественного руководителя в Театре Наций, но и режиссером, актером и лауреатом Премии Президента РФ для молодых деятелей культуры. Дмитрий имеет непосредственное отношение к адаптациям, поскольку прямо сейчас задействован в постановке «Мастера и Маргариты» канадского режиссера Робера Лепажа, которую можно увидеть в Театре Наций.

«Классические художественные произведения сложно адаптировать для сцены потому, что в них уже заключена цельная, законченная вселенная — со своим ритмом, своей логикой, своей внутренней правдой. Это не просто тексты — это пространства, в которые нужно входить с осторожностью и уважением. Они требуют не адаптации ради эффекта, а глубокого диалога. Иначе — предательство.

Классика говорит не с эпохой, а с человеком — и говорит часто на языке, который не поддается упрощению. Это не набор сюжетов и реплик, это дыхание времени, это слоистость смысла, это живой внутренний конфликт, который нельзя «переложить» — его можно только прожить. И вот задача театра — не «перевести» классику на современный язык, а услышать в ней живое сердце, тот импульс, который заставляет строки звучать и сегодня.

Сложность — в честности. В том, чтобы не схематизировать, не иллюстрировать, не «объяснять», а попытаться быть посредником между текстом и зрителем. И если это удается — происходит настоящее чудо. Классика вдруг становится о нас, о сегодняшних, о нашей боли, нашей свободе, нашей памяти. Но для этого нужно отказаться от желания быть понятным — и осмелиться быть настоящим», — говорит Дмитрий.

Весьма похожую мысль в свое время высказывал Габриэль Гарсия Маркес, когда его спрашивали об экранизации «Ста лет одиночества». «Самое захватывающее в книге невозможно перенести на другой носитель. Люди постоянно забывают о том, что она очень... литературна», — говорил Маркес. И с этим трудно спорить. Но не только «литературность» тяжело сохранить при адаптации классического романа в театре.

«При переносе классической прозы или поэзии на сцену чаще всего теряется тишина. Та внутренняя тишина, в которой слово начинает звучать по-настоящему. В тексте она живет между строк, в паузах, в недосказанном. А сцена, особенно если не быть внимательным, часто требует динамики, ритма, формы — и в этом шуме легко утратить ту самую внутреннюю вибрацию, из которой рождается подлинное ощущение смысла.

Также уходит интимность. Литература позволяет быть наедине с автором. А театр — это всегда соучастие, обнажение, присутствие. Задача актера — не разрушить эту интимность, а наоборот, сохранить ее, создать ощущение, что спектакль — это не «представление», а личный разговор. Чтобы зритель чувствовал: он не в зале, он в диалоге.

И, пожалуй, еще одно — теряется многослойность. В поэзии, особенно такой, как у Бродского, каждое слово несет не только смысл, но и ритм, культурный контекст, внутреннюю музыку. На сцене легко скатиться в «простой» смысл, забыв о глубине. Я стараюсь этого избежать через ритм, дыхание, через внутреннюю работу: прожить стихотворение так, чтобы оно не «объяснялось», а звучало.

Сохранить все невозможно — и, может быть, не нужно. Но если на сцене остается честность, голос автора, и ощущение живого слова — значит, что-то очень важное удалось удержать», — уверен Дмитрий.

Но и это далеко не единственная сложность, с которой сталкиваются в театре. Еще один момент, важный для любой адаптации — ожидания зрителей. Одни приходят на спектакль, чтобы увидеть «музейную» классику — точные костюмы эпохи, узнаваемые декорации, «правильную» игру актеров. Другие, наоборот, ищут скорее «переложение» классики в нынешнюю действительность. И не редко две эти совершенно разные группы находятся в одном зале. Поэтому мы поинтересовались у Дмитрия Сердюка, как он вместе с режиссером Робером Лепажем работал над образом Иешуа Га-Ноцри и других персонажей для постановки «Мастера и Маргариты», старались ли они сделать так, чтобы герои соответствовали ожиданиям зрителей.

«Работа над образом Иешуа с Робером Лепажем — это был не поиск соответствий, а скорее попытка услышать голос, который звучит сквозь время, сквозь текст, сквозь представления и штампы. Мы с самого начала понимали: если начнем подгонять персонажей под ожидания зрителя — потеряем суть. Булгаков не про удобство. Его герои не укладываются в схемы, и в этом их сила.

Иешуа — не образец святости, не икона. Это человек. С живой интонацией, с простыми словами, за которыми стоит что-то гораздо большее. Мы не искали пафоса, не строили мессию. Мы искали тишину. Внутреннее спокойствие, за которым — смирение и абсолютная правда. И когда Робер говорил: «Представь, что ты просто говоришь с человеком, которому больно», — я понимал, что речь идет не об игре, а об участии.

Что касается других ролей — у нас не было задачи воссоздать «литературных» персонажей. Мы искали в них сегодняшнее. Не архетип, не образ, а нерв. Булгаковская магия работает тогда, когда ты не играешь чудо, а живешь с ощущением, что оно возможно. В этом смысле театр Лепажа — абсолютное пространство для такого поиска: где все — иллюзия, но иллюзия честная, до мурашек.

Мы не строили культ, мы искали правду. И если зритель чувствует, что Иешуа смотрит на него не сверху, а прямо в глаза — значит, мы приблизились к настоящему. А это — единственное, ради чего стоит выходить на сцену», — резюмировал актер.

Прямо сейчас в Театре Наций, помимо легендарного «Мастера и Маргариты», идут спектакли, которые переосмысливают классику через призму XXI века: «Бовари» по Флоберу, «Дон Кихот», экспериментальный «Каренина.Процесс» и дерзкие «Отцы и дети». Если булгаковская постановка сохраняет верность тексту, то остальные — это смелые эксперименты. Но именно в этом и есть их сила — они не копируют классику, а превращают ее в диалог с современностью.

Почему это важно? Потому что театр — не музей. Чтобы шедевры Толстого, Флобера или Тургенева зазвучали для нового поколения, им иногда нужен свежий контекст. Не зря же Бродский говорил: «Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения».