Страх и преодоление: художники Винзавода рассказывают о том, чего боятся больше всего

В этом году куратором стала Елена Селина. Она и предложила сложную, но важную тему «Чего ты боишься?». 28 художников репрезентуют тему страха в искусстве, а заодно подталкивают зрителя к его преодолению. «В нашем конкретном случае название можно расшифровать так: действуй и, возможно, твой страх просто исчезнет. Выставка делится на две неравные группы, первая является началом экспозиции и включает проекты художников, которые визуализируют свои персональные страхи, но только предъявляют их, без каких-либо попыток преодоления. Вторая включает проекты, в которых есть хотя бы потенциальная попытка этот свой страх преодолеть», — прокомментировала Елена Селина.

Мы, естественно, не могли упустить такой случай и решили пообщаться с художниками. Так, Михаил Рубанков представил серию «Сгустки», представляющую собой планы помещений, многие из которых сами по себе выглядят довольно странно. В темных углах этих пространств можно заметить проволочные облака. «Основой серии послужили мои детские и подростковые страхи, позднее перетекшие и в начальный период взрослой жизни. Казалось, что в квартире что-то или кто-то присутствует — невидимое, но сильное, явно ощущаемое», — прокомментировал Михаил.

Grazia: Почему вы выбрали для визуализации своего страха именно «проволочные облака»?

Михаил Рубанков: Для меня это было что-то запутанное, шипящее, агрессивное или по крайней мере неизвестное и жуткое. Оно не имело постоянной формы, а скорее представляло собой меняющуюся субстанцию.

Grazia: Когда и как вы преодолели свой страх, или он просто сам сошел на нет?

Михаил Рубанков: Страх исчез сам собой, я не знаю, почему. С тех пор перестали сниться кошмары о полтергейстах и паранормальном, но это случилось уже во взрослом возрасте.

Саян Байгалиев воплотил страх смерти через призму традиционных представлений, закрепившихся в его сознании. «Я с детства помню страх мамы: что будет со мной, если с ней что-то случится? Этот страх передался мне по наследству: после рождения сына я стал совершенно иначе относится к маминым словам и к смерти», — пояснил художник. Он добавил, что именно поэтому и выбрал традиционный похоронный образ — в Казахстане умерших хоронят в ковре.

Grazia: Вы сами упомянули, что страх, представленный вами на выставке, отчасти был вызван вашим новым статусом отца. Как вы думаете, единственный ли это страх, который появился у вас после того, как вы стали папой?

Саян Байгалиев: Если есть и другие страхи, то все они, вероятно, происходят от чувства большой ответственности. Я не уверен, что полностью осознаю все свои страхи.

Grazia: Почему вы решили использовать именно ковер, доставшийся в наследство от бабушки?

Саян Байгалиев: Я выбрал этот ковер потому, что его орнамент идеально соответствует моей задумке и хорошо подчеркивает пластичность формы благодаря своим линиям и текстуре.

А вот Анна Брандуш решила подойти к теме сразу с двух сторон — она не так давно пришла к коучингу, чтобы чувствовать себя более полезной, но затем вернулась к искусству. Художница захотела провести со своими героями сессии на тему страха — эти видео и стали основой ее работы.

Grazia: Планируете ли вы и дальше работы, которые будут соединять в себе обе сферы профессиональной деятельности?

Анна Брандуш: Да, я получила по конкурсу «Фабричные мастерские» мастерскую до конца года как раз под такой проект. В нем происходит обмен моих коуч-сессий для художников на их труд над материальными работами. За каждый час сессии они час работают на меня в мастерской. Я занимаюсь в основном видео и перформансом, поэтому, чтобы получить мастерскую, приходится идти на такие ухищрения и выносить их в тему проекта. Таким образом я критикую работу за бартер и невозможность сделать персональную выставку без материальных работ. В итоговой выставке будут работы других художников и мое видео из коуч-сессий с ними, только на этот раз снятых вживую, а не через зум. В нем будет показано, чем живут художники, кроме искусства (такое ограничение по запросам).

Grazia: Как вам кажется, искусство способно помочь человеку преодолеть страх?

Анна Брандуш: Думаю, что оно помогает преодолевать страх в первую очередь художникам: происходит сублимация сильного чувства в искусство. Но также и зрителям — через валидацию и осмысление их страхов, когда они видят в работах художников похожие.

Еще одна просто потрясающая работа получилась у Мики Плутицкой. Знаете ли вы, что в свое время на Волгоградском скульптурном заводе производились сувенирные-копии скульптуры «Родина-мать зовет!», и штамповались они в приличном количестве. Художница решила исследовать этот вопрос, и оказалось, что многие из этих скульптур выглядят, по меньшей мере, пугающими и лишь отдаленно похожими на неповторимый оригинал. И все это Мика Плутицкая связала с фрейдовскими работами о жутком (Unheimlich).

Grazia: Идея и работа, которые вы представили, честно, моментально захватывают дух и действительно навевают сперва страх, а после — желание рассмотреть каждый из сувениров со всех сторон. Вы испытывали еще какие-то чувства, когда сами рассматривали эти штамповки?

Мика Плутицкая: Получается, зритель как бы проходит обратный путь тому, который проделала я, как бы идет мне навстречу, поскольку мной изначально двигало любопытство. Мы же считываем статуэтку прежде всего как общий силуэт, а меня занимала идея во всех подробностях рассмотреть лицо. Это оказалось не так просто сделать, ведь размер головы статуэтки — сантиметр. Только когда я сделала фотографии и смогла ощутить эти лица через камеру, тут на меня нахлынули чувства. Их было много и разных: боль, ощущение физического страдания и травмированости, страх, но в том числе, и удивление, и даже в чем-то ирония. Ведь эти лица выглядят совсем не так, как ты их представляешь.

Grazia: Как вы думаете, фрейдовское понятие «жуткого» может объясняться эффектом зловещей долины?

Мика Плутицкая: Я думаю, что все наоборот: Фрейд предсказал то, что 70-е Масахиро Мори увидел на конкретных примерах и придумал запоминающееся название «зловещая долина». Но само это понятие — описательное, оно не объясняет механизм, почему именно двойник, дубль, человекоподобный робот кажется нам жутким. А Фрейд как раз разбирает конкретную психологическую динамику. Несмотря на то, что его эссе «Жуткое» написано уже сто лет назад, оно остается убедительным. Просто во времена дедушки Фрейда еще не было реальных роботов, и он описывал то, что позже назовут эффектом зловещей долины на примере куклы.

Василиса Лебедева тоже решила исследовать страх смерти, но уже в другом ключе. Получилось — крайне захватывающе. Работа моментально трогает струны души и вызывает непонятные, но явно ощущаемый отклик.

Grazia: Некоторые русские классики и философы писали о том, что живому человеку не дано понять смерть, потому что она находится вне пределов вашего бытия. Когда вы создавали свою работу, вы пытались сделать именно это?

Василиса Лебедева: Конечно, никому из живых не удастся заглянуть «за покров жизни» раньше, назначенного. Но это не значит, что не нужно пытаться.

Но мы видим смерть, когда умирают близкие, мы видим аварии, узнаем о смертях из СМИ. И она словно не трогает нас. Она стала обыденной, почти ежедневной. И при этом о ней почти не говорят, не принято обсуждать ее неприглядные стороны, боль от потерь, страх. В этот момент мы словно надеваем фильтры, или отворачиваемся.

И в этом для меня потеря человечности, уважения к смерти. Или даже игнорирование самой жизни.

Grazia: Круг жизни — «Смерть-Жизнь-Смерть» — с одной стороны, кажется абсолютно прекрасным. Но не кажется ли вам, что в этом есть и некая жестокость — словно нечто должно умереть ради того, чтобы дать жизнь другому.

Василиса Лебедева: От чего же? Из этой жизни еще никому не удавалось выйти живым. И «конечность» возможно и придает смысл всему в этой жизни. Но как раз надежда на возрождение или трансформацию — это мне кажется жутко оптимистично.

А вообще, все мы люди взрослые. И неплохо понимать, что жизнь она вообще не про сказочный мир. В ней вообще все «по-настоящему», и смерть, она не игрушечная и случается только с кем-то другим. Нет. Memento mori (лат. mementō morī — «помни, что [придется] умирать», «помни о смерти», «помни, что смертен») — говорили еще древние римляне, а за ними повторяли «Малые Голландцы» в своих натюрмортах с зашифрованными намеками на смерть — через тушки животных, мотыльков, живущих день, и костей.

Но посыл не напугать, тем же «Страшным судом». А напомнить, что важно жить такую жизнь, чтобы она была достойна самой жизни, а может и перерождения.