Письмо Дмитрия Шепелева Жанне Фриске: «Я больше не живу прошлым»
Я старался подготовиться, как только мог. Пытался представить этот момент, часто думал, как это произойдет — ведь уже не было сомнений — только вопрос времени. Много читал, от медицинских книг до духовной литературы, аккуратно расспрашивал близких, выпытывая, как этот момент переживали они. Все оказалось бесполезно: миг, когда узнаешь, что все кончено, парализует, делает немым, обездвиженным, оглушенным и совершенно пустым. Сложно сказать, принесло ли трагическое известие облегчение, о котором можно было только мечтать в отчаянном марафоне двух лет борьбы за жизнь. Скорее, нет. Вместо облегчения пришла пустота. А потом боль.
Откровенно говоря, события нескольких следующих месяцев я почти не помню: самолет в Москву, сочувствующие взгляды отовсюду, внимание, нелепые слова утешения — ведь никто из нас не знает, что говорить в такие минуты — суета, а потом звенящая тишина. И только я, пустота и боль.
Все, что имело смысл в то время — только книги и вино, вино и книги, книги, вино и сон. Больше ничего не помогало отвлечься, заморозить боль, забыться. Чувств не было, как будто кто-то опустил переключатель: ни страха, ни радости, ни тоски — только пустота, которую нечем заполнить, и боль.
С этим срочно нужно что-то делать: сопротивляться, воспрять, наконец, снова жить! Но вот я мчусь с бешеной скоростью на мотоцикле, стою на краю крыши, а где-то далеко подо мной оживленный проспект, плавно парю под куполом парашюта — нет. Все равно я ничего не чувствую, как будто лежу на дне, невесомый, равнодушный, как медуза. Надо мной тонны темной воды, она заполнила мои уши, нос, наполнила легкие. Сопротивляться уже слишком поздно, бежать некуда. Наверное, это и было дно. И я сдался.
Я сдался и перестал сопротивляться. И тогда осознал, что страдание — это попытка изменить то, чего нет. Причина боли — борьба с тем, что невозможно принять, с тем, что происходит помимо желания и воли. Моя боль оказалась моей любовью. Доведенной до точки кипения, интенсивной, невыносимой в своей безысходности, разорванной трагедией в клочья, но все равно любовью — той, о которой мечтаем, ждем и дорожим.
Я сдался и перестал участвовать. Только наблюдал, дышал и смотрел на воду. Все, что мне оставалось — впустить в себя чувства, от которых бежал, прожить их искренне, без страха и сожалений, не отвлекаясь и не отмахиваясь. Ведь это еще один опыт, важный, редкий, но все-таки опыт. Мне вдруг стало понятно, что мир устроен очень просто: все идет своим чередом, подчиняясь богу или физике, порядку или хаосу — не так важно, в сущности. И все, что мы в силах сделать — только видеть и подтвердить, что все происходит. Просто происходит само. А наше отношение к этому и есть то, что мы чувствуем.
Настало время, когда больше никакие усилия не были важны. Можно было ничего не изображать, не нужно было объяснять, не нужно было производить впечатление. Изливающий грязь телеэкран, отравленные собственной желчью люди, склоки, споры — всё это осталось где-то далеко.
Оглядываясь назад, кто тогда мог представить, что болезнь и смерть станут поводом для бесконечных пересудов, эфиров, статей, комментариев. Как можно было подумать, что горе одних станет пищей для сплетен миллионам других. Ненависть, безволие, дешевая слава и омерзительная слабость заменят собой молчаливую, тихую искреннюю скорбь и уважение к смерти. Страшные два года борьбы. И не менее страшный отравленый год после.
Для меня же суета растворилась во времени. Пришла пора быть собой, выдохнуть и сбросить груз последних лет. Я ощутил прозрачность, печальную ясность сознания, не замутненного страхом, амбициями и комплексами. Это состояние подарило мне звенящую чистоту восприятия: никогда еще я не чувствовал так тонко, все от человеческих чувств, до музыкальных произведений. Пустота позволила погрузиться в себя, подойти к самому себе так близко, насколько это возможно. Я слушал море и наслаждался сыном, который своей невероятной силой, сам того не зная, малютка, наполнил меня светом и не дал утонуть.
Весь год единственным моим собеседником был незнакомый мне ранее человек. Только она единственная отважилась быть со мной рядом и разделить это страшное время. Как же мне было важно, что спустя столько лет обо мне наконец заботятся. Как было важно и то, что и я могу отдавать любовь и заботу. Я, наверное, должен был влюбиться, но я не мог. Ведь все еще жил в прошлом, как жаль. И все равно спасибо ей, моему единственному ангелу, моему нежному спасителю.
Я вел дневник и каждый день обращался к ушедшей любви в попытке осознать произошедшее, помочь себе его пережить. И однажды, спустя может быть полгода, мне показалось, что все позади, шторм утих, все осмыслено, ко мне возвращается прежняя легкость, наконец, все кончено. Обманчивая надежда. Я ошибался: стоило выпить чуть больше бокала вина, и я вновь срывался — теперь уже не в боль, а в ярость, обвиняя тебя и только тебя в том, что произошло, что оставила меня, что предала, исчезнув безвозвратно так и не простившись. И возвращались прежние «зачем?», «для чего всё это?», беспомощность и пустота.
Прошел год. Улеглись боль, растерянность, страх, злость. Мне кажется, что это позади. Я нашел силы оттолкнуться, оставив дно где-то далеко подо мной. Начал задавать себе вопросы о будущем, строить планы, задумался наконец о том, чего хочу. Я больше не живу прошлым. И только иногда, в самые неожиданные моменты понимаю, как мне не хватает тебя. Как жаль, что сейчас тебя нет рядом. Я рассказываю о тебе сыну, а он внимательно слушает. Он знает твой голос, знает твое лицо и улыбку. А я узнаю в нем тебя, в мелочах, в повороте головы, в кончиках пальцев, смехе. И от этого твердо знаю, что любовь жива без присутствия. Она просто есть.